Неточные совпадения
И он
продолжал заниматься с Гришей уже не по-своему, а по книге, а потому неохотно и часто забывая время
урока.
— Про вас же, маменька, я и говорить не смею, —
продолжал он будто заученный с утра
урок, — сегодня только мог я сообразить сколько-нибудь, как должны были вы здесь, вчера, измучиться в ожидании моего возвращения.
— Беспутнейший человек этот Пуаре, —
продолжал Иноков, потирая лоб, глаза и говоря уже так тихо, что сквозь его слова было слышно ворчливые голоса на дворе. — Я даю ему
уроки немецкого языка. Играем в шахматы. Он холостой и — распутник. В спальне у него — неугасимая лампада пред статуэткой богоматери, но на стенах развешаны в рамках голые женщины французской фабрикации. Как бескрылые ангелы. И — десятки парижских тетрадей «Ню». Циник, сластолюбец…
И
продолжала, действительно как бы затверживая
урок...
Оттого он как будто пренебрегал даже Ольгой-девицей, любовался только ею, как милым ребенком, подающим большие надежды; шутя, мимоходом, забрасывал ей в жадный и восприимчивый ум новую, смелую мысль, меткое наблюдение над жизнью и
продолжал в ее душе, не думая и не гадая, живое понимание явлений, верный взгляд, а потом забывал и Ольгу и свои небрежные
уроки.
— Безостановочно
продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого знает, нет, и все знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он добрый! и он все рассказывает: что
уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или с какими учениками надоели, и как занятие в заводской конторе ему не надоело, потому что оно важно, дает влияние на народ целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут меньше портить машины и работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало ли что такое.
К концу года Пачковский бросил гимназию и поступил в телеграф. Брат
продолжал одиноко взбираться на Парнас, без руководителя, темными и запутанными тропами: целые часы он барабанил пальцами стопы, переводил, сочинял, подыскивал рифмы, затеял даже словарь рифм… Классные занятия шли все хуже и хуже.
Уроки, к огорчению матери, он пропускал постоянно.
Пачковский принял тон непризнанного гения: с печатью отвержения на челе, он
продолжал кропать длинные и вялые творения. Когда однажды Андриевский спросил его на
уроке что-то по теории словесности, он полунасмешливо, полувеличаво поднялся с места и сказал...
Мы вернулись в Ровно; в гимназии давно шли
уроки, но гимназическая жизнь отступила для меня на второй план. На первом было два мотива. Я был влюблен и отстаивал свою веру. Ложась спать, в те промежуточные часы перед сном, которые прежде я отдавал буйному полету фантазии в страны рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или
продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы в пользу бессмертия души. Иисус Навит и формальная сторона религии незаметно теряли для меня прежнее значение…
Закончив объяснение
урока, Авдиев раскрыл книгу в новеньком изящном переплете и начал читать таким простым голосом, точно
продолжает самую обыденную беседу...
Райнер помогал каждой, насколько был в силах, и это не могло не отозваться на его собственных занятиях, в которых начали замечаться сильные упущения. К концу месяца Райнеру отказали за неглижировку от нескольких
уроков. Он перенес это весьма спокойно и
продолжал еще усерднее помогать в работах женщинам Дома.
— Пусть свет, люди тяжелыми
уроками научат тому; чего она не хочет понимать, —
продолжала чрез некоторое время Ольга Сергеевна.
« Занятия мои, —
продолжал он далее, — идут по-прежнему: я скоро буду брать
уроки из итальянского языка и эстетики, которой будет учить меня профессор Шевырев [Шевырев Степан Петрович (1806—1864) — профессор литературы в Московском университете, критик и поэт.
Придумывая, чтобы как-нибудь все это поправить, Павел с месяц еще
продолжал m-me Фатеевой рассказывать из грамматики, истории, географии; но, замечая наконец, что Клеопатра Петровна во время этих
уроков предается совершенно иным мыслям и, вероятно, каким-нибудь житейским соображениям, он сказал ей прямо...
— Что рассказывать? —
продолжал он. — История обыкновенная:
урок кончился, надобно было подумать, что есть, и я пошел, наконец, объявил, что желал бы служить. Меня, конечно, с полгода проводили, а потом сказали, что если я желаю, так мне с удовольствием дадут место училищного смотрителя в Эн-ске; я и взял.
— Одно из двух, —
продолжал Хрипач, — или не посещать
уроков гимнастики, или… Впрочем, зайдите ко мне после
уроков.
Выйдя из Благородного Собрания, наняли извозчика на Остоженку, в Савеловский переулок, где жила Рассудина. Лаптев всю дорогу думал о ней. В самом деле, он был ей многим обязан. Познакомился он с нею у своего друга Ярцева, которому она преподавала теорию музыки. Она полюбила его сильно, совершенно бескорыстно и, сойдясь с ним,
продолжала ходить на
уроки и трудиться по-прежнему до изнеможения. Благодаря ей он стал понимать и любить музыку, к которой раньше был почти равнодушен.
— И какой же мы теперь, —
продолжал Миклаков, — из всего этого извлечем
урок и какое предпримем решение, дабы овцы были целы и волки сыты? Вам голос первой в этом случае, Елена Николаевна.
Все так добры и кротки были со мной, даже Соня, которой я
продолжала давать
уроки, была совсем другая, старалась понимать, угождать и не огорчать меня.
— О, не
продолжайте, я ничему не поверю более, вы мне дали такой
урок…
Она не поднимала глаз и
продолжала то чертить зонтиком, то стирать начерченное. Вдруг раздались проворные детские шаги: Наташа вбежала в беседку. Вера Николаевна выпрямилась, встала и, к удивлению моему, с какой-то порывистой нежностью обняла свою дочь… Это не в ее привычках. Потом явился Приимков. Седовласый, но аккуратный младенец Шиммель уехал до света, чтоб не пропустить
урока. Мы пошли пить чай.
Он
продолжал состоять на иждивении Винтеркеллера, но вместо камлотовых курток и брюк получал уже обыкновенную одежду, в воздаяние за
уроки по разным предметам, которые преподавал младшим воспитанникам.
— Ну, бог с ним! — сказала она. — Не станемте говорить о нем. Мне вперед
урок. Я сама виновата. В течение нескольких месяцев я почти каждый день видела человека доброго, умного, веселого ласкового, который… — Маша смешалась и замешкалась, — который, кажется, меня тоже… немного… жаловал… и я, глупая, — быстро
продолжала она, — предпочла ему… нет, нет, не предпочла, а…
Звание домашнего учителя, по беспечности характера, ему очень нравилось, и потому, кончив курс гимназии, он
продолжал заниматься частными
уроками, перебывал по крайней мере в пятнадцати губерниях, попал, наконец, в Москву и поступил к одной старухе, для образования ее внучка.
— Отвечайте же! —
продолжал учитель. — Когда выучили вы
урок?
— Отлично-с! Превосходно-с! Прекрасно-с!.. Я в восторге от вашего возмущения… Можете
продолжать… я мешать не буду… Вы хотите разыгрывать рыцаря — пожалуйста… Наша баронесса-начальница не знает, должно быть, как вы ведете себя во время моих
уроков. Непременно доложу-с! Да-с! И весьма скоро!.. Невоспитанные девицы-с! Невоспитанные-с!.. Можно сказать, девочки по возрасту, и вдруг демонстрация-с, учителя критикуют! Все будет известно баронессе, сию же минуту известно, да-с!
— Поляки потеряли свою самостоятельность, —
продолжала она, — а выше этого несчастия нет; все народы, теряя свою государственную самостоятельность, обыкновенно теряют доблести духа и свойства к его возвышению. Так было с великими греками, римлянами и евреями, и теперь то же самое в наших глазах происходит с поляками. Это ужасный
урок.
По-английски я стал учиться еще в Дерпте, студентом, но с детства меня этому языку не учили. Потом я брал
уроки в Петербурге у известного учителя, которому выправлял русский текст его грамматики. И в Париже в первые зимы я
продолжал упражняться, главным образом, в разговорном языке. Но когда я впервые попал на улицы Лондона, я распознал ту давно известную истину, что читать, писать и даже говорить по-английски — совсем не то, что вполне понимать всякого англичанина.
Он презрительно пожал плечами и стал
продолжать объяснение
урока. Бортфельд сел на место, как оплеванный. И показался мне вдруг лихой этот парень пошлым и совершенно непривлекательным болваном.
В числе
уроков, данных мамкою своей воспитаннице, как себя вести и что когда говорить, был и тот, что и каким голосом следовало отвечать отцу, когда он молвит ей о женихе. Эпиграф, взятый нами для настоящей главы, с должным, мерным причитанием, затвердила на подобный случай Анастасия, но теперь было не до него. Она стояла у изголовья отцовой кровати ни жива ни мертва; она ничего не могла вымолвить и утирала тонким рукавом своим слезы, льющиеся в изобилии. Отец
продолжал...
— Эту, брат, песню я от тебя слыхал не раз и меня ты ею не удивишь, что ты там ни говори, я сердечно рад, видя тебя хотя по-прежнему с шалою, но все же целой головой. Быть может, я
продолжаю еще твердо надеяться, что эта твоя контузия принесет тебе пользу, послужит
уроком и вернет тебя в твое нормальное состояние.
— Из этой стороны, —
продолжал облегченный слезами рассказчик, — примечательнее всего было то, как я учился всему по облегченному способу у Вековечкина, то это делалось по его тетрадкам, но ответы не спрашивались, потому что нам
уроки учить было некогда.
— Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Я ничего не сделаю, не бойтесь,] — сказал Пьер отвечая на испуганный жест Анатоля. — Письма — раз, — сказал Пьер, как будто повторяя
урок для самого себя. — Второе, — после минутного молчания
продолжал он, опять вставая и начиная ходить, — вы завтра должны уехать из Москвы.